Ночь. Дремлет страна, спит ее народ, перекатывает чугунную голову по подушке. Болел он выборами, да так и не поборол недуг - жар не спадает. Направо повернет народ голову и мнятся ему сеялки с вертикальным взлетом в полях Иудейщины-Самарийщины, налево повернет - привидится Арафат, взасос целующий израильских министров, да еще и потискать норовит, а те хихикают и все в куфьях... Ночь. Тишина. Время для воспоминаний.
       Экий, право же хлам, мишура никчемная, чепуха несусветная, ерунда на постном масле, прошлогодний снег, пушистый прошлогодний снег, большущие хлопья, как в "Иронии судьбы". Шпроты и апельсины, хрупкие елочные шары, которые падают во время вакхических плясок, а на полу рифленые подошвы толкут их в мерцающую пыль.
       Пыль. Ее приносит ветер пустыни, запекая нас с корочкой. Подрумяненные тушки нью-израильтян корчатся посреди каменных сковородок, которые ушлые торговцы наловчились выдавать за квартиры. Пыль сочится сквозь трисы, порхает по раскаленным комнатам, планирует на Sony и JVC, настроенные на российскую программу, придавая бордовым ликам новых героев сдержанный пастельный окрас.
       Мучнистая взвесь застит взор, крупицы былого снегом кружатся в костяных теремах черепов, налипая на провода зрительных нервов и, присыпанное хлопьями воспоминаний, стекло израильского кинескопа делается мутным, размывая предметы до полной бестелесности. Мишура, чепуха, ерунда, память о том, что похоронено надежнее четвертого энергоблока. В чрево эль-алевского монстра входят, как в лодку Харона, билет в Израиль - всегда билет в один конец. СП "Эль-Аль - Харон Инкорпорейтед Лтд."
       Забудь все, только имя оставь в пустых сотах памяти, у каждого человека должно быть имя - для могильного памятника, а можешь и имя забыть, памятник над тобой воздвигнут не завтра, успеешь примерить новую кличку - Йоси, Моти, Дани, а то и Дуду или Биби, если лень запоминать целых два слога. Выбрось все из головы, воткни в темя пучок электродов и дерни рубильник, и пусть весь этот хлам обратится в пепел, как старая кинопленка, вечно рвущаяся кинопленка, утренний сеанс, 30 копеек за порцию дивных грез, за Финиста-Ясна Сокола, пирата ХХ века.
       Пусть все горит! Больше электродов! Без устали жми на рычаг! Стань стерильным, как перчатки хирурга. Выйди из пламени обновленным, птицей Феникс - made in Bulgaria, по 40 копеек пачка, чтобы в гулкую полость головы потоком хлынул дивный новый мир, доставшийся тебе, как мотоцикл в лоторее ДОСААФ.
       Не жалей темени своего - шрамы зарастут, а мир останется, а иначе тебе не вместить его, ибо, как сказал один буддийский монах, в полный сосуд ничего не нальешь. И взял монах тот бутылку водки и попытался добавить воды, но не было места в сосуде и стекала влага на бежевый кафель. И тогда вылил монах водку, и вода потекла в бутылку, и так убедил он собеседников своих и был бит ими нещадно, но вере не изменил и принципами не поступился. Так не жалей темя, как не пожалел тот монах лица своего.
       Посреди свистопляски несусветных предметов, имен и событий за что ухватиться человеку, чтобы не смел его могучий ураган нового? За неспешные даты эпохи незыблимости, когда время, отлитое в бронзе, стояло над нами неизвестным солдатом, за мерный ход часов, бредущих, как зеки на прогулке в одинаковых серых одеждах. За квартальную премию и прогрессивку, за нерушимую дружбу и новую общность, за блок коммунистов и беспартийных, за 2.20 и 3.62. И тогда артефакты новой жизни вдребезги разбиваются о непроницаемый панцирь воспоминаний и непознанная страна простирается перед нами от "Бен-Гуриона" до последнего "прости". Так отдадимся же очищающему пламени, спалим лавку старьевщика!
       Отныне утро наше должно начинаться с аутотренинга. Из положения лежа, лицом в скверно отштукатуренный потолок, уходим в безбрежный простор медитации: "Я хочу начать жизнь с новой страницы. С чистого белого листа, на котором каждый встречный будет выводить стилом, мазать мелом и краской, выпиливать лобзиком, выжигать каленым железом. Я хочу стать нетронутым снегом, по которому новое будет торить себе путь, ступая валенками прямо там, где душа. Я хочу быть самым пустым из всех пустых сосудов, куда каждый может слить имеющуюся в наличии жидкость".
       И подняться обновленным, тонкой сферой, прозрачной оболочкой, и уподобиться впавшему в кому в неразумном младенчестве, очнувшемуся в дряхлеющем теле, восстать посреди песков, утыканных дырявыми резиновыми трубками, откуда по капле сочится вода. Очнуться в Израиле, увидеть Израиль, стать Израилем.
       Выйти на улицы, бережно храня гулкую пустоту, чувствуя как шаг отзывается эхом в безбрежном просторе опустевших сот, зайти в толпу, как в море и неводом глаз выхватывать свою новую суть, не брезгуя ничем и ничего не отбрасывая с досадой. Все что вокруг - отныне и есть ты. Стена Плача, кнессет, военное кладбище и прочие святыни и достопримечательности, правительство, партии, корпорации и иные формы ограничения свободы, пабы, кантри-клабы, кружки хорового пения и другие формы культурного досуга, эксплуататоры, приватизаторы, экспропритаторы и прочие формы перераспределения прибавочной стоимости, евреи, арабы, неевреи и неарабы и иные составляющие таблицы этнических элементов, штаны, приспущенные, как флаги в траур, острые приправы в пресной лепешке, дети, кричащие так, будто их последний миг уже близок и прочая экзотика, не отмеченная в путеводителях. Отныне все это - ты.
       Как трудно отыскать подходящий символ для нашего стремлению к новому! Не вознесешь же над собой рекламу моющих средств и факел не вознесешь. Все, все растащили алчные руки, все символы оприходованы и занесены в кадастры. Как же выступим мы в поход, ничего не воздев над колонной? Так пусть впереди нас громыхает слово. Изобразим его в фанере и жести: "Плюс манкуртизация всей страны". И разве важно, что единожды нажав рубильник, мы забудем что изображают громоздкие формы? Святыни не поддаются толкованию и тем хороши.
       "Плюс манкуртизация всей страны". О, Израиль, надень на меня "кова тембель", пусть грубая ткань ее стянет череп, чтобы, высыхая и съеживаясь под безжалостным солнцем, выдавить воспоминания по капле, выдавить Чехова и раба, Пушкина и Татьяну, чтобы испарились Астафьев и деревня, Аксенов и джаз, чтобы исчезли навеки эти полки, заставленные бесчисленными томами, за которыми не разглядишь жизнь. "Образ лишнего ч еловека в произведении Бен-Гуриона "Аэропорт" и хватит на сегодня, пожалуй.
       Забрось нас, Израиль, в давильный пресс, чтобы мы истекли березовым соком и заполни пустоту жил виноградным напитком, веселящим воинственный дух. Грянь марш! Вот хаки и автомат, вот танки, наводящие дрожь на злобные орды, вот мерный топот наших сапог, наши погоны и марши, боевые знамена и шеренги героев навсегда. Вот слава предков и радость свершений, горечь утрат и уверенная поступь, партия - организатор наших побед, верный курс и задорные песни. Отныне все это наше.
       Так сделай же нам, страна, инъекцию социального оптимизма, привей на нежный черенок эмигрантской души уверенность в завтрашнем дне, распахни горизонты и укрась путь цветами. Чистые и доверчивые, как дети, пройдем мы по твоим дорогам и будем, как дети, петь и смеяться, а ты будешь ласково щурится нам и задорно топорщить забытые в одном из киббуцев усы.
       Никакой ностальгии! Мы возродились для жизни на родине и нет повода для грусти и крепостей, которые нельзя взять. Долой воспоминания, к черту сестричек Берри, ложную память о никогда не виденном еврейском местечке, нежный аккомпанимент к поискам утерянного Рая, который остался на пороге бабушкиного дома, остался в прошлом навеки и нет средства, чтобы вновь увидеть его смутное отражение в старом кирпичном доме, круглой столешнице с облезшим лаком и бронзовой кошке, вскочившей на сервант с зелеными стеклами. Тандем "Эль-Аль-Харон" работает без сбоев, эмиграция выскабливает прошлое, как нежеланный плод из материнской утробы и не надо сдвигать ноги и противиться холодному железу - зачем, глупыш, для тебя стараемся. Потерпи, боль пройдет, останется блаженная пустота. Потерпи, глупыш.
       Так пусть электроды выпустят жала. Лязг рычага и муть воспоминаний осядет, расстает в очищающем пламени разряда, как грязный весенний снег и в закопченные полости хлынет прана иной страны. И новый человек откроет пустые глаза навстречу новому миру. И поднимется он с ложа своего и удивлен будет - что за женщина тянет руки к нему и выгонит ее и детей ее оттолкнет, ибо не признает их и не увидит могил, которые остались на том берегу. Он шагнет навстречу грядущему, раскинув руки крыльями птицы Феникс, по 40 копеек пачка, новый, чистый, пустой человек, манекен, человек, манекен.

       Гарри Резниковский